«Сказать, что Карина просто вышла из машины около киностудии, значит, ничего не сказать… Когда у Карины была аудитория, способная оценить её таланты, каждое её действие превращалось в целое представление.

Водитель Джон, верой и правдой служивший моей семье с самого переезда на Оогамэ, правильно оценив обстановку, как только мы вышли из дома Карины, на подъезде к киностудии невозмутимо поинтересовался: «Такэда-сама (то бишь я) хочет выйти со стороны водителя?» и, получив утвердительный ответ, продолжил движение. Честно говоря, я не сразу поняла, почему Джон предложил мне выйти «через чёрный ход», но зная его таланты, привычно решила согласиться.

…Так вот, после того как лысый очкарик сообщил окружающим о прибытии Жабы, всё и началось. Джон после эффектной паузы вышел из лимузина и открыл ближайшие к киностудии двери, где сидела Карина. Она тоже не спешила выходить. Выждав, пока все стоящие перед входом в киностудию повернуться к ней и позовут остальных зрителей, а главное, восходящую звезду мирового кинематографа, талантливого режиссёра и фотографа Алекс Джок с её неизменным фотоаппаратом, Карина аккуратно выставила свою изящную ножку на асфальт. Здесь как нельзя кстати пригодился длиннющий разрез на её юбке.

– О, – заметил худой парень в очках с вызывающей чёрной оправой, вставший за спиной лысого. – Жаба купила новые туфли на шпильке!..

– Даже не надейся, Стаканов, – походя заметила Алекс, непрерывно фотографируя. – Тебе здесь вообще и никогда ничего не светит!

– Потому что я поэт? – нарочито ленивым тоном заметил худой.

– Потому что Жаба тебе не по зубам, – припечатала она.

Между тем Карина рядом с одной ногой поставила вторую, немного насладилась произведённым эффектом и, приняв помощь Джона, деликатно предложившего ей руку для поддержки, вышла из машины.

Солнце только начинало садиться, дул мягкий вечерний бриз, и Карина, зная, какой прекрасной её делают вечернее освещение и лёгкий ветерок, ещё немного попозировала на фоне лимузина. Я, наблюдая за этой сценой, сидя в лимузине, не сразу поняла, почему Карина медлит. И лишь появление в дверях киностудии молодого мужчины странного вида стало хлопком Slate Board, возвестившим о начале всего.

Странный мужчина так и остался стоять в дверном проёме, наблюдая за происходящим, опёршись о косяк и закуривая одну сигарету за другой. Сигарету он выкуривал за две или три затяжки, и это зрелище заворожило меня гораздо больше, чем шоу, устроенное Кариной. Я так увлеклась наблюдением, что почти забыла о необходимости выйти из машины. Когда Карина наконец отошла от автомобиля на достаточное расстояние, Джон закрыл за ней дверь, не торопясь, обошёл лимузин и открыл дверь с моей стороны.

– Такэда-сама останется здесь или поедет домой? – спросил он, как мне показалось, откровенно потешаясь над ситуацией.

– Я выхожу! – ответила я, не сразу переключившись от наблюдения к действию.

Вся эта суета живо напомнила мне бесконечные гастрольные туры группы «Миндаль», где я была front man, и отозвалась в теле острым уколом противоречивых чувств и воспоминаний.

– Скучаете о прежних временах? – спросил меня Джон, когда я выбралась из салона.

– Пожалуй… – ответила я. – Мне до сих пор больно думать о «паузе» в деятельности группы «Миндаль». – Наверное, Энтони был прав, когда предложил нам нажать на тормоза…

Я глубоко вздохнула, пытаясь выдохом отогнать от себя грустные воспоминания, и в этот момент услышала задорный крик Карины:

– Ханако-сан, не заставляй себя ждать! Иди сюда скорее, я познакомлю тебя с «ночной сменой»!

Джон захлопнул дверь, и я поспешила навстречу новым впечатлениям. Солнце садилось, окрашивая всё вокруг в розовое золото».

И юноши поднимутся на тронах,
И каждый обвенчается с любимой.
Они проснутся под бряцанье копий,
Победный марш им будет колыбельной,
Они построят замки на вершинах
И дочерей оружьем оградят.

Уильям Блэйк

Внимание зрителей было приковано к эстраде. Мелодия и голос, деликатно звучавшие в парижской ночи, создавали настроение почти непреодолимого стремления в дальние неизведанные дали и погружали слушателей в приятную, бездумную негу. Рёки с трудом заставляла себя сконцентрироваться на происходящем, но даже ей это плохо удавалось. Усталость прошедших дней давала о себе знать. Осама, заметив её состояние, осторожно приобнял её, чтобы поддержать.

– Почему вы приостановили концертную деятельность группы «Миндаль»? – спросил Осама, возвращая Рёки в объективную реальность. – Она ведь была так популярна!

– Почему приостановили, спрашиваешь?.. – Рёки задумалась, продолжая, тем не менее, внимательно следить за происходящим на сцене. – Родители испугались за наше здоровье. Часто после концертов мы не спали по нескольку ночей подряд. Когда концерты были небольшие, возбуждение быстро проходило, но когда мы собирали стадионы, простые методы уже не помогали. Как ты думаешь, почему практически все великие рок-музыканты проходили период какой-либо зависимости?

– Но ведь Оогамэ славится своими научными разработками в области медицины и фармации!

– То-то и оно! Природу не обманешь. Действуя наиболее эффективными методами, мы быстро добились успеха, но у нас не хватило банальной физической выносливости, навыков безопасного управления большими энергетическими потоками, ну и, конечно, выдержки. Короче говоря, старшие не захотели экспериментировать с периодом саморазрушения и прикрыли проект.

Здесь в разговор решил включиться бармен Мадлен.

– Я слышала, что Сид собирается возродить «Миндаль». Это правда?

– Да, он говорил мне об этом, – ответила Рёки.

– И что ты думаешь? – спросила Мадлен, придвинувшись к Рёки настолько близко, что почти коснулась щекой её щеки.

– Думаю, это возможно. Осталось только разобраться с феноменом «врата миров»неизвестной природы и выяснить причины появления двойников и неорганических существ для обычной системы восприятия. Сущие пустяки!

– О, я не сомневаюсь, вы быстро с этим справитесь! – улыбнулась Мадлен.

Разговор прекратился. Больше невозможно было игнорировать происходящее на эстраде: певец, закутанный с головы до ног в нежнейшую мерцающую материю, приблизился к авансцене, и невесомый кокон понемногу стал скатываться с него. Голос набирал силу, постепенно открывая истинно мужскую суть исполнителя.

Само собой, песня была на французском языке – о любви и надежде, о потере и преодолении, о верности и доброте. Но слова почти не имели значения, потому что энергия исполнителя была настолько всепоглощающей, что не требовала дополнительных смыслов, потому что задевала самые потаённые струны каждого из присутствующих.

Постепенно из тканевой пены появился медальный профиль Джакена, затем плечи и торс. Сакаэ, казалось, прекрасно чувствовал себя, словно всегда только и делал, что выступал в мужских шоу. Рёки залюбовалась своим давним другом.

– Всё-таки он великолепен, – прошептала она.

Но когда песня закончилась и отзвучали аплодисменты, Рёки Оогумаза-сэнсэй громко спросила:

– Так кого ты любишь, Джакен? (гл.145)